Боттроп. Покинутый город
Первые справки про город, в котором мне придется жить определенное время, оптимизма не добавляют. Боттроп — это бывший шахтерский город. Со временем почти все шахты закрылись, а уголь стало выгоднее поставлять из Польши и России, чем добывать самим. Поэтому город приходит в запустение. По словам коллег, в Боттропе за пятьдесят тысяч евро можно купить очень даже приличную квартиру. К слову, позже знакомые турки в этом городе мне показали двухэтажный дом с участком, который стоил 70 тысяч евро.
В Боттроп нас привозят днем. Водитель такси оставляет меня и Марьям с вещами перед 4 этажным симпатичным зданием. Дальше — сами. Оказывается, что мы не одни. Из Шоппингена привезли иранцев и группу македонских цыган.
Везение такое, что мы попадаем в обеденный перерыв. Сотрудники социальной службы нам предлагают «погулять часок». Погулять удается удачно — в соседнем здании находится гипермаркет Кауфланд. Там распродажа, и всего за 20 евро мы покупаем большой чемодан. Через 2 дня эти чемоданы опять будут стоить 70 евро. В назначенное время, в 3 часа мы опять собираемся на четвертом этаже. Нас с Марьям первыми сажают на такси и отправляют в новое место жительства.
Через 10 минут я стою перед двухэтажным зданием. И понимаю, что мои предыдущие злоключения были если не белой, то уж точно серой полосой. Черная полоса только начинается. Это даже внешне убогое строение, которое чем-то напоминает старые бани в Баку. На нашу беду еще нет и хаусмастера — по-нашему — коменданта общежития. Но нетерпеливого ожидания нет — я понимаю что внутри меня ничего приятно не удивит. Около получаса мы вместе с таксистом стоим и ждем его во дворе. Появляются двое молодых людей спортивного телосложения. Обоих зовут Питер. Только один из них немец, а второй — серб, который немного говорит по-русски. Они и показывают нам нашу комнату.
Это коморка в 10 квадратных метров. Внутри 2 железных кровати, 2 металлических шкафов и стол. На окне висит какое-то тряпье. Убогость чувствуется тут во всем, и мне с трудом верится, что в ведущей экономике Европы есть еще такие строения. Кухня, душевая и туалет один на целый этаж.
К вечеру ощущение беды чувствуется сильнее. Стоит мне открыть дверь в коридор, как в нос бьет ужасное зловоние. Такого нет даже в квартирах законченных алкашей. Ощущение такое, будто прямо под носом канализация с пищевыми отходами. На дворе ноябрь месяц. Но я понимаю что даже если в комнате будем ходить в дубленках, окно в комнате, по крайней мере, днем я не закрою. К слову, с погодой нам везет. В этом году в Боттропе нет ни снегов, ни морозов. А температура за всю зиму даже ночью не опускается ниже пяти градусов. Хотя по рассказам знакомых, в предыдущую зиму было все. Так что, открытое окно практически ничем не мешает.
Кстати, источник химической атаки мне на следующий день раскрывает сосед Кирилл. Кирилл из России, приехал в Германию сдаваться по причине преследований на религиозной почве. И уже получил статус беженца. Правда, на религиозного фанатика он не похож. Адекватный молодой мужчина, с беременной супругой и с двумя детьми. Прибыв в Германию, он даже не ходит на церковные собрания. По словам Кирилла, неприятный запах в коридоре это результат гастрономических своеобразностей африканской кухни. «Ты понимаешь, когда жарят вместе перец, огурцы, чеснок и мясо, это не очень приятно пахнет». Оказывается, все это жарится в огромной сковородке, а мясо специально недожаривается. На следующий день остатки еды еще раз жарят и доедают. Притом именно жарят, а не греют. Так что молодая беженка с двумя детьми из экваториальной Африки – «любимица» всего общежития, вне зависимости от национальности остальных беженцев. К ароматам ее кухни прибавляется еще и запах одежды, которую все беженцы сушат в коридоре. То, что мы попали в прескверную ситуацию, понимает и Марьям. Ребенок обнимает меня за ноги и начинает плакать: «Папа поехали обратно в Нихейм. Я не хочу тут жить». В этот момент я начинаю завидовать женщинам — они могут выплакаться и сбросить камень с души. Нам, мужчинам, надо все вытерпеть.
В последующие месяцы Боттроп будет для ребенка синонимом ужаса. Окрик: «будешь себя плохо вести — вернемся жить в Боттроп» моментально прекращает любые ее шалости и истерики. Понятно, что ребенку тяжелее. Она, к примеру не понимает почему ее заперли в комнате и не выпускают в коридор. Объяснение «там грязно» мало помогает. Ей хочется побегать и побеситься с другими детьми, как это было в Минске или в Нихейме. Но коридор в боттропском хайме — это даже не коридор в билифельдском отеле. Так получилось, что кухня, душевая и туалет находятся в одном пятачке, двери открываются друг против друга. В туалет идем почти бегом — там есть форточка без стекла и пахнет терпимее, чем в коридоре. По коридору бегают тараканы. Это начинает понимать и Марьям. Как то я забыл за собою закрыть дверь в комнату. При выходе из туалета за дверью, перед кухней, я увидел Марьям. Ребенка вытошнило.
Ко мне заходят знакомиться соседи. Иранец Сам больше остальных готов помочь всегда и во всем. Он меня и успокаивает. «Ты не переживай. Пройдет пару недель, ко всему этому привыкнешь». Сам — перс из Исфахана, приехал тоже по религиозному вопросу (он перешел в христианство, а в Иране за это грозит смертная казнь). По-азербайджански не понимает, поэтому и рабочий язык в нашем общении — наш ломаный английский. До появления земляков, Сам и Кирилл поддерживают и помогают. Они показывают ближайшие магазины, учат меня через телефон подключить ноутбук к интернету.
Пользуясь выделенной линией в Минске, я вообще не мог представить себе, что есть такая техническая возможность. Приходится строить принципы жизни. Понятно, что о готовке в этой кухне не может быть и речи. Поэтому и едим в турецком кафе или в Макдональдсе. О сушке одежды в коридоре тоже думать не приходится = не хватало того, чтобы наша одежда пропахло вот всем ЭТИМ.
Круг общения, в основном, турки. Вообще, их в Боттропе много. Рассказывают, что именно турки, начиная с шестидесятых годов, сыграли большую роль в поднятии шахт и в машиностроении. Первое что меня впечатлило в общении с турками — любой из них, вне зависимости от того, родился ли он в Германии, или переехал из «мемлекет», свободно говорит по-турецки. Без всякого намека на акцент, от совсем еще малышей до стариков. К чувству уважения добавляется и определенный стыд — Марьям не может по-азербайджански сказать и двух слов, да и мне самому говорить и писать легче по-русски. Это почти тренд у азербайджанских детей, которые рождаются в странах СНГ или в Европе — редко кто из них говорит на родном языке. В Боттропе 4 мечети — для 120-тысячного города это даже много. И по пятницам они переполнены именно турками. В этом городе 8 азербайджанских семей. Из них только одна женщина ходит в мечеть. Я рассказываю это приятелю из Баку, и он закономерность с турецким подходом к собственному языку и национальному вопросу объясняет просто: «У них есть самосознание принадлежности к великой нации. У нас этого нет. Рыба гниет с головы, и нас еще очень сильно развращает правящий клан. Так что, в скором времени мы превратимся в цыган. Только с собственным государством».
Вскоре мы начинаем знакомиться с проживающими в городе азербайджанцами. Первыми у нас появляются Ильяс с супругою. Они приехали в Германию в 2004 году. И 9 лет жили на птичьих правах, числясь беженцами. Им помогла статья о гуманитарном беженстве, принятом в ФРГ. На основании этой статьи они и получили статус беженца. А первооткрывателями Боттропа стал,а семья врачей — Закир и Нигяр. Они уже получили ВНЖ, работают и теперь строят большой дом.
Но ключевая роль в маленькой азербайджанской общине принадлежит Эмину. Он бакинец, приехал в Германию лечить сына. Именно Эмин первым меня предупреждает — меньше всего тут можно полагаться на земляков. Азербайджанцы в Боттропе — по ментальности, это уже немцы, для которых человеческая проблема касается его самого и соответствующую государственную структуру. Эмин рассказывает, как ему своего больного ребенка приходилось таскать на руках в больницу — это прошло мимо боттропских азербайджанцев с собственными машинами. Зато все это не мешает нашим соотечественникам периодически устраивать посиделки и рассказывать друг другу, как они готовы в любую минуту прийти на помощь другим азербайджанцам. В дальнейшем я это испытываю и на себе — в конце января я мучаюсь от боли в ноге. Боли доходят до того что становиться трудно дышать, не говоря о том, чтобы встать и ходить. И рядом только пятилетний ребенок, который требует заботы и ухода. На помощь приходят только те же самые беженцы. Камиля забирает Марьям к себе, а Эмин помогает в общении с немецкими врачами. И вовремя — через час после того, как меня забирает в больницу скорая помощь, делают операцию — существовала опасность гангрены. Но даже больше чем мне, от национальной солидарности достается Камиле. Она приехала в Германию тоже для лечения — Камиля страдает мультисклерозом. У нее в голове 17 очагов, и только уколы ей помогают жить. Один укол в Баку стоит 300 манатов, эти уколы больной должен получить еженедельно. Семья уже продала одну квартиру и пустила ее на уколы в течение одного года и лечение в Иране. Иранские врачи помочь не смогли. Пришлось приехать в Германию. В лагере для беженцев в Шоппингене она получала всю необходимую помощь и уколы. Проблемы возникли в Боттропе. Социальная служба отказывается выделять ей лекарства. Несмотря на то, что, согласно законодательству, все беженцы имеют бесплатную медицинскую страховку и государство ответственно за их здоровье, Камиле заявляют, что на такое лечение могут рассчитывать только жители Германии. Рядом земляки — они советуют несчастной женщине не волноваться и во всем полагаться на них. Три месяца Камиля надеется и ждет — ведь ей обещали помочь. Через три месяца выясняется, что никто палец об палец не ударил — даже ее слова немецким врачам перевели неправильно, и в результате Камиле поставили совершенно другой диагноз. Приходится в срочном порядке нанять адвоката и начинать войну с социалкой. Только после этого ей проводят полное обследование и начинают хоть как то помогать. Услышав это, я понимаю, что на посиделки «местных» я ни ногой — слушать их рассказы будет выше моих сил.
Особой колоритностью среди беженцев выделяется Низами. В самом начале появления в Боттропе, он тоже пытается «оттопырить пальцы» — зарабатывал в Баку полторы тысячи манат в месяц. Но довольно быстро он говорит правду — признается в том, что ни гроша не зарабатывал, а в последние годы его, супругу и сына содержал его отец. Деньги на Германию тоже дал частично он, а остальные пришлось взять в долг. Низами сходил на митинги, нарвался на то что его задерживали, правда, с желанным арестом не повезло — вместо этого его оштрафовали. Низами типичный представитель хитрого крестьянства. Про его жадность рассказывают интересные истории — к примеру, и в Билифельде, и в Шоппингене, где он сидел, Низами «кинул» соотечественников на пачку сигарет. Но с немцами ему не так везет. Во время раздачи бесплатной одежды, он собственноручно ножом порвал обувь себе и сыну, надеясь на более качественную одежду. Но получил использованную китайскую продукцию.
Многих впечатляет работа социальной службы Боттропа, которая занимается беженцами. Вообще, отношение немецкого социала к беженцам строится по принципу «че вы сюда приперлись, а раз уж приперлись, то терпите». Боттропская социалка «звездит» даже на фоне других. К примеру, бумагу, для постановки на учет у доктора «крайншайн», которая полагается всем беженцам, у ботроппской социалки приходится добиваться, обосновав, чем болеете. По закону эту бумагу вам должны просто прислать по почте. Особая ситуация и с пособиями для беженцев. С одним из наших соотечественников случилось интересная история. В 2010 году по всей Германии размер пособия установили в 370 евро на взрослого. Адиль об этом не знал и в течение года продолжал получать 183 евро. Когда узнал, попытался получить причитающиеся ему деньги. Но был послан далеко. Пришлось нанять адвоката и подать в суд на социалку. Это подействовало, и ему выплатили задолженность в размере 2000 евро. Про грубость сотрудников социалки ходят легенды. Ключевая фигура в этой структуре, некий Гробовский, по рассказам беженцев, уже один раз расплатился за свое поведение. Его ударил ножом беженец араб. По рассказам беженцев, отношение к себе можно улучшить, устроившись на социальную работу. Это, в основном, уборка улиц. За работу платят по полтора евро в час. В месяц это получается около 190 евро. Понятно, что мне это не светит даже при желании. На руках ребенок, которого не с кем оставить. Правда, многие беженцы предпочитают работать в «черную». Это работа у турок и у арабов. За нее платят по евро в час. Но тут есть свои моменты. Если полиция поймает на работе, то работодателю грозит штраф в размере пятидесяти тысяч евро. Неприятности будут и у беженца. Поэтому, на черную работу берут неохотно, а в Боттропе это чаще всего раздача флайеров. При проявлении интереса со стороны полиции, надо полагаться только на свои ноги, состязаясь в спринте со стражами порядка.
