Невыразимое подвластно ль выраженью?
Поэт желает удержать в полете
Не красоту невидимых явлений,
Но то, что слито с сей блестящей красотою, —
Сие столь смутное, волнующее нас,
Сей внемлемый одной душою
Обворожающего глас,
Сие к далекому стремленье,
Сей миновавшего привет…
В. А. Жуковский
С давних времен философы и писатели осознавали, что несовершенство каждого языка препятствует выражению того, что происходит с внутренним миром человека, где можно представить какую-то другую неземную жизнь. Исключительные чувства и испытания очень непросто передать.
Уже Платон знал, что слова несовершенны (из VII Письма), и с их недостатками, можно бороться в процессе обучения писательству в человеческих душах (Федр). Однако глубокое осознание того, что литература и по существу своему выражает невыразимое, появляется у современных мыслителей, к числу которых принадлежат и те с XIX века. «Начиная с Новалиса, Шелинга и Гегеля, закончив на Фридрихе, Штейнере, Адорно, Дерриде и Лиотаре мотив невыразимого […] кажется, определяет основные черты современного творчества […].»
В польской литературе известны мнения Болеслава Лесьмана, Станислава Игнаца Виткевича, Брюно Шульца, Стефана Наперского о невыразимом, тех, кто жил в первой половине XX века, и многих других поэтов, умерших во второй половине минувшего века. Вспомню цитату одного из них, такую, которая звучит особенно: «Слов не хватает мне / а бессловие убивает». Перечисленные философы и писатели рассуждают о невыразимом в случае, когда речь идет о метафизическом, возвышенном, поэтичном. С проблемой невыразимого можно столкнуться и тогда, когда приходится писать о страшных, злых, но необычных вещах, таких, как война.
Сеймур Байджан хорошо знает, что война невыразима. Думает об этом очень часто, опасается того, что читатели, слушатели не поймут, о чем он говорит. На первой же странице своего романа отметил:
«Я тоже опасаюсь, что люди могут не понять ту роль, которую сыграл в моей жизни Гугарк».
Сеймур Байджан хорошо знает, что война невыразима.
Позднее, когда уже приехал в лагерь «Гугарк» по приглашению Хельсинской Ванадзорской Ассамблеи, где бурно обсуждался армяно-азербайджанский конфликт, не знал, что молодёжи рассказать про войну, которую видел своими глазами. Намного легче ему было рассказать про войну, представленную в известных литературных произведениях.
«Эта миссия была невыполнима. Я не знал с чего начать. Точно так же, как сейчас не получается писать, так же и тогда я не мог говорить об этом. Я попал в крайне сложное положение. С кого начать? С чего начать? Как начать?»
(с. 152).
И конечно не стоит начинать от пролитой крови, ран, трупов. Меня по крайне мере это не трогает в литературе. Батальные сцены действуют тогда, когда их показывают по телевизору, на фотографиях National Geographics. А наш герой начинает с воспоминаний о своем дяде разводившем пчел. Армянская бомба взорвала ульи и бездомные пчелы прилетели во двор писателя, съели варенье, которое его мама оставила во дворе тоже из-за рейда. И ребятам тоже было интересно слушать эту историю, а ещё интересней узнать про пользу меда для красоты и здоровья.
«Моя лекция о пользе меда заинтересовала ребят гораздо больше, чем рассказы о войне они засыпали меня вопросами»
(с. 155).
Несовершенство каждого языка препятствует выражению того, что происходит с внутренним миром человека.
Конечно не всё это, правда про мед, натощак действительно полезно его кушать, а еще лучше действует, когда перемешаешь его с водой. Сомневаюсь, что мазаться медом полезно для кожи и глаз. Интересно читать про места, напоминающие о войне своей пустотой и отсутствием прогнанных войной людей. Ведь в бывших азербайджанских селениях не живет никто, армяне же не очень спешат там поселиться. В свою очередь армянскими селами «занялись само время и жизнь» (с. 22). Азербайджанские села были взорваны, но а
«здесь же дома разрушались по кирпичику. Люди умирали по граммам. В некоторых селах не встретишь живой души, кроме петуха, переходящего дорогу»
(с. 22).
Разговор с бакинским армянином в Гугарке тоже дает верное представление о войне. Этот человек даже не сомневается, а твердо знает, что попытки примирить азербайджанцев с армянами лишены смысла:
« — Хотите помирить людей? Бесполезно, поздно, все пропало. Восстановить прежнюю жизнь невозможно. Лично моя жизнь уничтожена. Я ничего не знаю. Не знаю, как это произошло. Кто виноват — тоже не знаю»
(с. 158).
Ужасы войны ощутимы тогда, когда герой остается в живых и может рассказать о столкновении со смертью.
«Смерть была совсем близко, и я видел ее»
(с. 262). Вслед за снарядом упавшим на землю полетело стекло и сам автор в какую-то мусорную яму.
«Я лежал в яме среди старой обуви и одежды, консервных банок […] и глядел в небо, считал падающие на район снаряды. Здесь была еще и собачья падаль. Страшно воняло».
Больше всего он боялся — пропасть без вести, когда не смогут отличить его останков от костей собаки.
С кого начать? С чего начать? Как начать?
Можно подумать, что ведь существуют в наше время исследования ДНК применимые в таких случаях.
«Если бы я умер в том окопе, кто нашел бы мое тело? Мысль о возможности гниения моего тела привела меня в ужас. Значит, обмывание, окутывание в саван, помещение в гроб, захоронение — все это не пустое. До того дня я не понимал смысла всех этих дел, что бывает после смерти человека, считал всё это пустой тратой сил».
И я тоже не раз представляла свое захоронение не в гробу, а прямо в земле и лучше всего, чтобы меня не закапывали.
Я так думала, наверное, потому, что не участвовала в войне и видела ее разве что только по телевизору, лучше конечно не видеть ее никогда. Очень любопытно, о чем думает умирающий не только на войне человек. Думает ли вообще, успеет ли подумать особенно на войне, когда смерть наступает мгновенно. Очень любопытно, о чем думает умирающий, не только на войне, человек.
Герой «Гургака» представляет себе, что станет с ним после смерти и боится ее потому, что не живым не сможет повлиять на судьбу своего тела, решить, что с ним дальше будет. И это вероятно самое страшное в смерти, что человек теряет возможность принимать решения относительно своего тела. Кажется какая разница, что с ним будет, ведь когда мы умрем, не будем уже ничего чувствовать, но нам не все равно. что произойдет с нашим телом, не говоря уже о душе, о которой автор не упоминает и не рассуждает, что с ней произойдет, когда он умрет.
Вспоминая о том, что смог выразить автор о карабахской войне стоит отметить то, что не подвергается выражению – это ненависть между соседними народами. Ее здесь невидно, хотя известно из других источников, что она существует до сих пор. Сеймур Байджан дружелюбно беседует с бакинским армянином, который отвечает ему тем же.
В лагере устанавливает близкую связь с армянской девушкой Ануш, которая в конце концов, неизвестно по каким причинам разрушается, наверное, не из-за того, что эти люди разных национальностей, а просто потому, что не подходили друг к другу, хотя сам автор указывает на межнациональные причины. Также видимо потому, что девушка с самого начала является инициатором отношений с мужчиной. Автор не сказал, что это ему не нравится и даже никакого намека не сделал, но мужчина-завоеватель любит сам покорить женщину, а не наоборот, чтобы она боролась за его чувства. К тому же она его не послушала и проведала его в отеле в каком-то армянском городе, это произошло уже после мероприятия в Гугарке.
«Приход Ануш в отель, для того, чтобы встретиться с парнем, приехавшим из вражеской страны был однозначно опасен. Поэтому я несколько раз просил ее не приходить в отель. И она обещала мене не приходить»
(с. 371). Когда Ануш пришла и стояла возле отеля с азербайджанцем, он отнесся к ней холодно, она же не боялась вести себя с ним нежно на виду у всех армянских охранников и работников.
Как неодобрительно смотрят на нее земляки, за то, что она смеет себя так вести с представителем вражеского народа. Именно в этом фрагменте проявляется и выражается ненависть между соседними народами, она здесь намного сильнее, чем во фрагментах, посвященных военным действиям.
«Выход охранника на улицу показал ей пропасть между нами. Эта пропасть бвла наполнена враждебностью, войной, ненавистью, пленными, заложниками, продолжающейся неопределенностью, каждую неделю, каждый нарушаемым режимом прекращения огня»
(с. 375).
Как неодобрительно смотрят на нее земляки, за то, что она смеет себя так вести с представителем вражеского народа.
Ануш совершает типичные ошибки, которых ни в коем случае нельзя делать в отношениях с мужчиной. Она готова сделать всё для любимого, но он нет. Он ничего не де делает Мужчинам это нравится, но вовсе не вызывает любви к женщине, которая жертвует многим ради них, наоборот ведёт к тому, что она становится не желанной. Сеймур никогда не любил Ануш, хотя признается ей в любви по телефону и она этого не слышит из-за помех на связи. В конечном итоге не смог передать отсутствующей любви. Отсутствие чего-либо неподвластно выражению.
С Ануш связана не только война, но вопрос женщин, существенный для корня романа. От их количества может болеть голова. С многими из них герой вступает в интимную связь. С Ануш он не вступает в интимные отношения или же просто решил их не описывать. В нескольких случаях непонятно, почему он расстается с ними. У какой-то Гали из Казахстана он провел сорок дней и после этого больше с ней не виделся. Ничего такого не произошло между ними, что могло бы привести к разлуке. Есть ощущение, что Сеймуру нравится у Гали, но почему они не встретились еще раз, нелегко угадать.
Ануш совершает типичные ошибки, которых ни в коем случае нельзя делать в отношениях с мужчиной.
Есть, конечно истории в этом романе, когда сразу понятно, почему люди не сходятся. Как-то опять же в Казахстане ему довелось встретиться с узбечкой.
«Она была хорошей, доброй, страстной, не такой уж красивой девушкой»
(с. 176). Сеймуру не нравилось, что она много говорила, не ухаживала за квартирой и пила сильно. Болтливые женщины приходятся не по вкусу нашему герою. Вот и в другой раз ему не понравилось в одной своей подруге, что она слишком много говорила по телефону.
Повествователь рассказывает не только о том, что ему не нравится у женщин, но и о том, что его привлекает у них. На первом месте, конечно стоит внешность, а во внешности полная грудь. В Гугарке он обратил внимание на учительницу «с высокой грудью» (c. 35). Когда разговаривал с Ануш о литературе «бесстыдно смотрел на грудь, которая была прямо под моими глазами. И старался вспомнить название книг и писателей» (с. 42). Тут же в лагере он встретил француженку, у которой
«была хорошая, очень большая грудь. Блузка просвечивала, и накинутый на плечи прозрачный летний шарф иногда раскрывался, полуобнаженная грудь. Пока она поправляла шарф, я жадно смотрел на ее грудь, вспоминая о презервативе «Красный камикадзе»
(с. 122)
Как видим, писатель в основном обращает внимание на фигуру, а не на лицо, черты женщин остаются неизвестны. Здесь проявляется типичное мужское восприятие мира, которое замечает фигуру, а потом лицо. На общую оценку красоты стройная фигура влияет больше, чем привлекательное лицо. Автор обращает вниманте не только на внешность, но и на внутренние достоинства своих собеседниц. Ему нравится начитанность Ануш и то, что она этим не хвастается, женщина не должна быть умнее мужчины, прочитать больше чем он произведений, но и не может быть слишком глупой, то есть ничего не прочитать.
Литература их соединила, это говорит о том, что мужчина, когда выбирает себе женщину обращает внимание не только на то, как она выглядит, но есть ли у него с ней духовное родство. Женская красота и женственность поддается выражению быстрее и легче чем война, хотя война обычно ассоциируется с женщиной. Где война там и она должна появиться, какой-то великий роман, но здесь никто не влюбляется без ума, что выражает трагизм этой войны.
Проблема выражения и сама война связана с травмой. А травма в свою очередь почти неподвластна выражению. В гуманитарных науках одним из самых известных специалистов по травме является Доминик ля Капра. Подчеркивает он роль прошедшего времени в травме: «особенно в случае психической травмы, прошлое и фантазии с ним связанные могут овладеть человеком». В Польше о травме писала известная тоже на Западе философ Агата Белик-Робсон. Она определяет это состояние как
«настоящее без присутствия, либо присутствие без настоящего».
Женская красота и женственность поддается выражению быстрее и легче чем война.
И нашим героем овладело прошлое. Он тонет в океане воспоминаний. Вытаскивает куски памяти не только о войне, но обо всей своей жизни до Гургака, поездках в Россию, Казахстан, романах, детстве, которое конечно связанно с войной. Иногда сестрой гуманитарных наук может стать медицина. Это так и есть в случае травмы. Медицинское определение травмы более точное и простое. Ученые недавно пришли к выводу, что
«такая же клиническая картина образовывается и у спасшихся от Холокоста, но и у жертв изнасилования, стихийных бедствий и разных войн […].»
В настоящее время stresor (травма) определяется, как непосредственное столкновение с угрозой потери жизни либо тяжелыми физическими ранениями и нарушением неприкосновенности своей либо других лиц». То есть достаточно того, что Сеймур лежал в мусорной яме и боялся за свою жизнь, это неважно, что его даже не ранили. Вид пролитых кровью солдат тоже травматичен.
Травма, в общем-то, неподвластна выражению литературным словом. Воспоминание о ней «является частью памяти невербальной». Но она проявляется в романе сама, без Сеймура, независимо от него, говорит сама за себя вот этой волной воспоминаний. Как подтверждение моего вывода и итог переосмысления романа привожу цитату, в которой речь идет ни о чем другом, как о травме:
«Попытка выразить словами то, что помню, сама по себе слишком мучительна, это вынуждает меня пропускать всё через себя, и вдвойне больно снова чувствовать пережитое. Если бы я только мог переложить на бумагу въевшиеся внутрь, в душу, воспоминания. У меня не хватает на ето таланта, сил. Тяжесть произошедшего угнетает и давит. Я чувствую, что написанное получается блеклым и безжизненным»
(c. 286).
Изабелла Сливинская
(Izabella Śliwińska)
Докторант Ягеллонского Университета (Краков)
По книге С. Байджана, Гугарк, Баку, 2014
Р. Ныч, «Выражанье невыразимого» в современной литературе, [в:] Р. Ныч, Литература как след реального, Краков 2001, с. 18
J. Przyboś, Linia i gwar. Szkice, Kraków, 1959, t. 2, s. 134, цит. За: Р. Ныч, «Выражанье невыразимого» в современной литературе, [в:] Р. Ныч, Литература как след реального, Краков 2001
D. LaCapra, Psychoanaliza, pamięć i zwrot etyczny, [w:] Pamięć, etyka i historia, red. E. Domańska, Poznań 2005, s. 133 [Д. Ля Капра, Психоанализ, память и этичный поворот, [в:] Память, этика и история, ред. Е. Доманьска, Познань 2005
A. Bielik-Robson, Słowo i trauma: czas, narracja, tożsamość, „Teksty Drugie” 2004, nr 5, s. 27 [Cлово и травма: время, повествование, тождество]
K. Rutkowski, Następstwa urazów psychicznych doznanych w dzieciństwie, Kraków 2006, c. 61 [Последствия психической травмы пережитой в детстве. Книга является результатом исследования пожилых уже людей, депортированных во время II мировой войны из Польши в Казахстан. Автор врач-психиатр университетской клиники в кракове] тамже, с. 35
