Саваоф Баалович Одинович отложил скальпель и воспарил над освежеванным духом агнца.
– Ну! Все вон, живо! — гаркнул Создатель.
Подлость, ложь, неправедный гнев и прочие супостаты подняли руки, лапы, щупальца и покинули астральное нутро.
– А теперь — раб! Я сказал, раб!
– Не выйду, — ответил спокойный шепот.
– Ах так. Да я тебя выдавлю.
– Один пытался, только кровью раскашлялся.
Одинович махнул рукой, и воздух наполнился хоралами. Махнул снова, и небо над ним засияло еще жизнерадостней. Махнул в третий раз — и облака соединились в позитивные слоганы и слова, неподвластные времени.
– Ты понимаешь, что в этом чудесном мире тебе не место?
– Это как посмотреть. Вот вышел из Джебедайи раб, уговорил ты его. И что? Джебедайя вторую неделю лежит замордованный в обезьяннике, а его плакатик «Уважайте конституцию», свернутый в трубочку, воткнут куда положено. И кому от этого лучше? А у Мордекая семья, дети, работа, любовница, в конце концов. Что с ними будет, если я из него выйду? — раб мужественно посмотрел на Создателя — он всегда смелел перед лицом тех, кто не способен на зло, — А ты, Одинович, эгоист! Вы, Боги, все такие.
– Я?! Все?! Да мой сосед со второго этажа давеча сына на распятие отправил.
– Вот я и говорю – эгоист.
Они потом еще долго пререкались, Одинович устал, захлопнул вселенную и положил под диван.
– Зла на них не хватает, — вздохнул он, оделся и вышел на балкон покурить. Он вспомнил что в мире из картонной коробки не было дьявола. Впрочем, и без него дела шли неважно.
– Эй, как там тебя, — окликнул его снизу начальник ЖЕКа, — Ты мне квартплату должен.
– Две, — напомнил участковый.
Из кустов вышел газовик:
– Три.
Одинович вернулся в комнату, посмотрел на остатки еще не дораспроданной библиотеки, нашел между томиками остатки пенсии, отложил себе немного, спустился и отдал всё участковому.
Он вновь вознесся над духом Мордекая и вдруг увидел, как из него высунулась противная физиономия раба:
– Sənsən mənə daş atan?!
Догадка осенила Одиновича. Он подскочил к зеркалу, скинул рубашку и поднес скальпель к собственной груди.
– Ты там? — спросил Одинович.
– Я здесь, — ответил раб.
