Билифельдские страсти
В поезде страна, в которой собираюсь провести, как минимум, часть своей оставшейся жизни уже не кажется такой прекрасной. Тем более, я с удивлением для себя открываю то что рассказы о немецкой пунктуальности, по крайней мере, к Дойчебану мало относятся. Вместо 4-х часов, поезд до Билифельда доезжает почти за 5. В Москве или в Минске это был бы скандал. Здесь всем хоть бы хны. Но до всех мне как-то дела нет – я ночью, с маленьким ребенком и двумя тяжелыми чемоданами, оказываюсь в незнакомом городе, где на местном языке два слова не могу связать.
Подход к таксистам сначала оптимизма не добавляет – получается, что уровень знания английского у них всех почти нулевой. Но тут ситуацию спасает Марьям, притом своеобразно – она отпускает мою руку и выбегает на проезжую часть. Я естественно, отшвыряю и чемоданы и за ней. За спиною крики таксистов – Kız, dur! Получается, что они все турки, а значит языкового барьера нет. Аркадаши доходчиво мне объясняют – адрес, который мне дали – офис центра приема беженцев в Билифельде — уже закрыт и мне надо ехать в отель. Но сначала надо получить направление в полиции. Один из них даже помогает мне донести второй чемодан до офиса полиции, который находится рядом с вокзалом. Там мне выписывают необходимые бумаги, и мы на такси едем до отеля.
Кстати, отель тут – название условное и весьма верное. Это двухэтажное, серое здание, огороженное со всех сторон. По сути, это помещение, напоминающее совковые рабочие общежития, которые мне пару раз приходилось посещать в качестве журналиста.
Но худо и добро в этот день преследуют меня до самой ночи. Когда я представляюсь полицейскому, рядом оказывается земляк. И уже ночью в нашу комнату начинается паломничество азербайджанцев. Они приносят еду для ребенка и меня и — самое важное – воду в бумажных бутылках. Мне рассказывают, что нам повезло – получили комнату на первом этаже. Нас не подняли на второй этаж, где на полу — описанный и заплеванный африканцами и цыганами ковер, и стоит нестерпимое зловонье. Поэтому многие со второго этаже оставляют окна открытыми и, учитывая достаточно прохладную погоду, день проводят внизу или у знакомых или во дворе. Поэтому гости у нас не переводились. Марьям ситуация забавляет – новые места и люди! И то, что папа явно не в духе и сидит хмурый – не беда. Зато другие дяди с ней носятся и играют.
Среди них выделяются двое юношей с одинаковым именем Фарид. Один из них в Германии женился. Но до этого успел сдаться как беженец. С историей о том что он избил сына какого то министра и теперь при возвращении в Азербайджан ему угрожает опасность. В результате, вместо того, чтобы получить немецкие документы, пошел по лагерям. И теперь не переставал возмущаться – пустите, тут мне не место. Фарид в знак протеста отказался от пособий на беженца. У второго Фарида вышла вообще анекдотичная история. Он во время интервью, почему-то сообщил, что неграмотен– не умеет читать и писать. Но попал в простую ловушку. После интервью немецкий чиновник дал ему подписать протоколы. А тут Фарид, на свою беду, заметил ошибку в написании своего имени. И указал на это. Итоги интервью аннулировали, юношу вернули в лагерь. Он уже почти месяц сидел в отеле – хотя беженцы там, в среднем, проводят неделю.
Вскоре начинаем привыкать к новым условиям. Завтрак с 6-ти утра до 8-и вечера. Значит, его пропускаем – в 6 утра я встану только при оооочень большой необходимости. Марьям будить в это время – это скандал. Еда – это не тот случай. В обед мы зашли и даже пытались есть. Марьям ложку отложила сразу. Есть красную подливу, притом очень острую, проблематично даже для взрослого мужчины, не говоря уже о ребенке. Как только мы встаем – наши тарелки кочуют на соседний стол, где сидят африканцы. Нас от поволжского голода спасает находящийся рядом Макдональдс и турецкий Halk Market. Уборная и душевая общие. Убираются там редко, система канализации не на высоте и часто, когда заходишь в душевую, то там если и не Байкал, то Аральское море.
Скудность еды с лихвой компенсируется грубостью персонала. Чайник – это то, что я купил первым делом — после того, как буфетчица — турчанка, оскорбленная нашим отказом от еды, меня отшила с просьбой дать кружку чая для Марьям. Правда, на следующий день выяснилось, что буфетчица грубила, потому что считала нас русскими – с ребенком я говорил исключительно по-русски. Но дружеских чувств у меня к ней это не добавило– националистов я все-таки люблю не больше чем хамов.
Но чем дальше – тем больше убеждаюсь в том, что тут дело не в персонале. На третий день нахождения в Отеле нам велят в 6 утра спускаться вниз и сесть в автобус. Притом все свои вещи надо брать с собою. Нас везут в центр по приему беженцев для регистрации.
Если на немецкой земле есть Чистилище, то оно в билифельдском центре беженцев. Притом, оно — трёхступенчатое. Сначала ждешь на улице, пока пропустят. Затем в маленькое окошко показываешь свои бумаги, получаешь номерок и проходишь в зал. Это огромный муравейник, где большое количество таких же соискателей ждут своего номера. И тут у меня начинаются проблемы.
Дело в том, что перед тем как уехать из Минска, мы начали лечить зубы Марьям. Но закончить лечение не успели. И именно в этом зале у нее начались боли. Приходится взять ребенка на руки и подбежать к сотрудникам центра. Но то, что происходит в этот момент – это слишком даже для меня – для человека, повидавшего в своей жизни многое. Как-то на одной из посиделок заведующий отделом кадров издательского дома «Коммерсант» Сергей Багмет рассказывал горькую правду жизни. «Есть представители трех профессий, которых ничем не удивишь. Это адвокаты, врачи скорой помощи и журналисты. Они видят всю грязь жизни. И поэтому по жизни, как правило, становятся циниками. А иногда — алкоголиками». Видеть плачущего ребенка и пожимать плечами, как это делают сотрудницы лагеря, вместо того, чтобы принести из медпункта лекарство и прекратить ее мучения – это за гранью добра и зла. Мне даже отказываются показать ближайшую аптеку – можно подбежать и самому купить ребенку лекарства. Видеть своего ребенка плачущим от боли (что такое зубная боль мы знаем все) и грызть себя от бессилия – этого точно, наверное, не пожалеешь даже самому лютому врагу. Я звоню берлинскому приятелю и выкладываю ему все, что думаю про Германию, и направляюсь к окошку, чтобы сообщить о своем намерении остановить процедуру рассмотрения моей просьбы об убежище в этой стране. Но тут навстречу выходит мужчина — сотрудник. Увидев состояние ребенка, он просит меня подождать. до тех пор, пока он возвращается с заветной таблеткой, Марьям засыпает у меня на руках. Просыпается она перед тем, как нам предстоит пройти медицинское освидетельствование. К этому моменту у меня высветился номер, и мы оказались во втором зале. Там ситуация еще хуже – если из первого зала можно было выйти на улицу, на свежий воздух, или покурить, со второго зала уже не выйдешь. Спасает только сортир – несмотря на грозную надпись о запрете, там курят все. А я вспоминаю наставления приятеля — москвича, который настойчиво пытался уговаривать меня не ехать в Германию, а сесть на самолет в Хельсинки. Приятель постоянно напоминал, что социальные условия в Финляндии гораздо лучше, отношение к беженцам на порядок более толерантное и, наконец, процесс получения статуса там несравнимо проще. А после того, как узнал о моем решении ехать все таки в Берлин, в сердцах напутствовал меня наставлением. «Ну, езжай. У них с 30-х гг. есть определенный опыт в организации лагерей для инородцев».
Время ожидания помогает скрасить новая азербайджанская семья. К Марьям подбегают их две маленькие дочери, сразу угощаются конфетами и начинается знакомство. Земляки сразу представляются иранцами. Но если эти ребята иранцы – то я эскимос с Аляски. Форма одежды типично азербайджанская – женщина даже не покрыла голову. Да и говор выдает в них уроженцев не то что Ирана, а противоположной с иранской границы уголков Азербайджана – региона Гянджа -Газах. На первый взгляд Гудрат и Арзу оставляют приятное впечатление, так что иранцы так иранцы – к тому моменту я знаю, что многие азербайджанцы выдают себя за иранцев, уверенные в том, что иранцам в просьбе об убежище точно не откажут. Кстати, то же самое делают иранцы – но они представляются сирийцами. Все просто – спрячь паспорт и рассказывай, что хочешь.
Но если не везет, то уж не везет во всем – буквально передо мною рентгеновский аппарат ломается. Еще пару часов пытаются его починить. В результате нас всех собирают и увозят обратно в лагерь.
На следующий день те, кому не повезло в 6 утра, опять ждут во дворе автобуса. Сейчас людей гораздо меньше. Марьям остается в Отеле с азербайджанской семьей, которая уже успела пройти все процедуры. Мы отправляемся в центр, где выясняется, что аппарат до сих пор не починили. Все это выясняется после того, как мы опять честно простояли очередь в первом зале и уже прошли во второй. Нас увозят в какую-то клинику и уже там мы проходим все осмотры.
До сих пор не могу понять смысл всего происходящего. Если персонал знал, что нас вернут обратно, зачем надо было заставлять таскать все свои вещи с собою? Или, разве не проще было бы беженцев из разных общежитий возить в центр по очереди? А не загружать всех одновременно в одно помещение, как в бочку с соленьями, с 6-ти утра до 5-и вечера в духоте? И, наконец, неужели нельзя было по телефону выяснить, починили аппарат или нет? Обязательно группу надо было таскать туда и обратно?
Впрочем, без забавных ситуаций тоже не обходится. Как-то стою я и курю с одним из земляков во дворе. Тут к входу в отель подъезжает машина. Из нее выходит симпатичная девушка и двое мужчин спортивного телосложения. Девушка подходит к нам и внезапно почти прижимается лицом к моему лицу. Я даже успеваю подумать о том, что меня сейчас поцелуют, и вспоминаю прочитанное в форумах о свободных нравах немецких женщин. Но до проявления любви дело не доходит. Девушка поворачивается к земляку, с которым проделывает точно ту же процедуру. Затем она поворачивается к мужчинам, произносит: «Найн» — и направляется к отелю. Мы еще перешучиваемся между собою – не понравились, мол, и, потушив сигареты, идем за ней. Процессию закрывают ее спутники. У входа они оттесняют нас назад. И тут, на лестнице мы понимаем, как нам повезло, что не подошли девушке. Проходя мимо стоящего на лестничной клетке грузинского беженца, она вдруг резко толкает его вниз, по лестнице. Летящего молодого человека подхватывают ее спутники и тут же «пакуют». На шум выбегает охранник отеля. И позднее от него мы и узнаем, что на самом деле произошло.
Несколько беженцев из Грузии за день до случившегося зашли в гипермаркет Real, который находился неподалеку. Там они забыли оплатить покупки. Через двери со сканером им пройти удалось, но в камеры они все же попали. Приходившие были с криминальной полиции. В одной из комнат, где проживали грузинские беженцы, один из них ногою ковырялся в содержимом чемодана беженца.
Все происходящее приводит к тому, что одно название Билифельд, наверное, у меня еще долго будет вызывать негативные ассоциации. И я через неделю после приезда в этот город с наслаждением читаю в списках наши имена о трансфере. Нас отправляют в Нихейм.
Продолжение следует…
