Маленький Умарали уже не будет играть в эти игрушки, спать в этой кроватке и гулять в этой коляске. Он умер вдали от мамы Зарины, у которой его отобрали полицейские, от бабушки Мехренисо, у которой даже не взяли бутылочку с теплым молоком, и, конечно, от папы Рустама, который встречает меня у ворот дома на Лермонтовском проспекте, торопливо объясняя по дороге, что напрасно пишут про их дом, будто он расселен, вон сколько окон горит.
Понятно, их все уже достали: мол, они живут в подвале, и дом нежилой, и за ребенком не так смотрели. Мы проходим по осеннему двору с роскошным желтым каштаном – сюда Зарина каждый день выходила с коляской. Открывая дверь, Рустам продолжает объяснять: «Я к 9 на работу ушел, а они уже через 15 минут сюда пришли и их забрали – вот, жену вместе с братом моим». Они – это сотрудники миграционной службы: обнаружили, что у мамы Зарины просрочена регистрация, и вызвали полицейских. Те быстренько вытолкали из дома Зарину с малышом, в спешке даже не дали надеть на ребенка шапку. В 1-м отделе полиции по Адмиралтейскому району мальчика у нее отобрали и увезли в больницу имени Цымбалина, бабушка умоляла отдать его, но ей сказали, что ребенка везут туда, где за ним будут ухаживать в 20 раз лучше, чем дома. В ту же ночь ребенка не стало.
Я вхожу со своими дурацкими микрофоном и фотоаппаратом, не зная, куда девать глаза, чувствуя себя частью народа, пьющего кровь таджикских младенцев. В комнате чисто, ковры, телевизор. Папа Рустам рассказывает, каким здоровым и спокойным был его сын: «Как заплачет, мы его сразу кормили, а так он вообще не плакал». Рустам совсем молодой и очень красивый. Зарина – хрупкая юная женщина с нежным лицом: длинное платье, босые ступни из-под шаровар, глаза в пол. Она не говорит по-русски. Бабушка говорит немного – охотно объясняет, как в полиции Умарали поили холодным молоком, как не взяли у нее рожок с теплой смесью, как потом не пустили в больницу. Маму в этот день судили, она провела в суде 5 часов – присудили штраф и депортацию. «А у нас уже были билеты в Таджикистан, мы как раз собирались ехать, но билеты пришлось сдать. Теперь нам говорят, что ребенок болел, что сердце у него было больное, но у нас есть карточка из поликлиники, все анализы, все прививки, там везде написано, что он здоров. Нам тут уже дважды свет отключали, чтобы мы отсюда убрались, не давали интервью».
Нам все не давали в морге его посмотреть, а когда дали, там уже все было выпотрошено – и мозг, и внутренности. Вокруг глаз было все синее, и половина тельца синяя, а половина личика в крови – вокруг носа и рта
В разговор вступает Маскам, дядя Рустама – он говорит по-русски лучше всех: «Нам все не давали в морге его посмотреть, а когда дали, там уже все было выпотрошено – и мозг, и внутренности. Вокруг глаз было все синее, и половина тельца синяя, а половина личика в крови – вокруг носа и рта. Я не знаю, что с ним делали – они сказали, может, ему кислород давали, потому и кровь. А я думаю, его уронили. А может, специально на органы взяли».
Никаким предположениям, даже самым диким, уже не удивляешься – у горя свои фантазии и призраки, а смерть в больнице здорового 5-месячного младенца, вырванного из рук у матери якобы ради его же блага, выглядит фантастичнее любых легенд. И, однако же, это реальность.
Я прошу показать мне игрушки и вещи Умарали – сознавая, что ковыряю палкой в открытой ране. Дядя с готовностью откидывает покрывало с кроватки. Раскладывает кофточки, вынимает пакет памперсов. «Он такой плотный был, вот его трусики, еле налезали, такие ножки плотные были. Везде еще его запах…»
И тут он замечает как бы вскользь: «В 2004 году у нее (показывает на бабушку) совсем недалеко отсюда старшего сына убили, зарезали, старшего брата Рустама. Мы тогда и разбираться не стали, все равно бесполезно. Наверно, такая судьба. Вот сделаем Курбан-байрам и уедем домой с пустыми руками».
Мне нечего сказать этим людям. Я уже знаю, что полиция завершила проверку и не нашла в действиях сотрудников, отнявших Умарали у мамы, ничего неправильного – оказывается, они действовали согласно «стандартной процедуре». Я знаю, что заведено уголовное дело – правда, только после того, как поднялся шум, но знаю также и то, что доследственная проверка ведется не только в отношении полицейских, но и в отношении родителей Умарали, которых подозревают в ненадлежащем исполнении своих обязанностей. То есть полицейских попытаются отмазать, свалив все на родителей, которые живут в неправильной квартире (кстати, это вовсе не подвал, а обычный первый этаж) и неправильно ухаживали за ребенком. Который, однако, у них был жив и здоров, а в больнице немедленно умер.
Мне нечего сказать этим людям – во мне кипит ярость, потому что у их дверей, у дверей таджикского консульства не лежит гора цветов, принесенных в знак сочувствия, потому что толпы гневных горожан не стоят у дверей 1-го отдела полиции и УФМС, не идут по улицам города с плакатами «Кто ответит за смерть Умарали?» Нас, возмущенных, нет на площадях, нас, потрясенных, нет в соцсетях, нас нет.
Зато я могу представить, что бы тут началось, если бы российское дитя погибло, не приведи Господь, в какой-нибудь западной стране, сколько бы тут было обличений, проклятий и требований превратить их всех в ядерный пепел.
И я точно знаю, что значит наше молчание и равнодушие – это значит, что мы расисты, что мы не считаем этих мигрантов, подметающих наши улицы и строящих наши дома, за людей, что мы смотрим на них свысока, что смерть их младенца не кажется нам вопиющей, их горе не кажется нам горем.
Она не кажется горем и трусливому таджикскому консульству, набравшему в рот воды, но их равнодушие не оправдывает нашего.
Мне нечего сказать этим людям, мне трудно смотреть им в глаза. Я могу только обнять маму Зарину, которая не плачет: ее худенькое тело не отзывается на прикосновение, она смотрит в пол и продолжает машинально складывать вещи Умарали. Зато бабушка Мехренисо плачет, и мы обнимаемся и плачем вместе. И, уходя, я обещаю им, что сделаю все, чтобы как можно больше людей плакали вместе с ними, вспоминая Умарали.
Вместе с Рустамом.
Вместе с Зариной.
Вместе с бабушкой Мехренисо.
Вместе с дядей Маскамом.
Правда, я не уверена, что это получится.
Татьяна Вольтская, Радио Свобода
Мнение Meydan TV может не совпадать с мнением автора