Думаю, полезно прочитать мои заметки о Марке Сарояне, родном племяннике известного армяно-американского писателя Уильяма Сарояна.
А было так: мой сын Гасан попросил меня – было лето 1991 – приютить на несколько дней в Переделкино Марка Сарояна, познакомились они с ним в Америке.
«А на каком языке мы будем общаться?» – спросил я. «На турецком… Он немного знает и русский».
«Молодой американец-армянин изучает турецкий»
Турецкий – понятно, многие армяне его знают (кстати, в СССР многие историки Турции были армяне). А язык родной стал учить по собственной инициативе (дядя и отец, как Марк признался мне, подзабыли армянский); ещё стал изучать… арабский в связи с возникшим у него интересом к исламу, из-за чего и поехал к нам: из Москвы полетит в Узбекистан: есть в каком-то кишлаке крохотная мусульманская община, где культ праотца Авраама, от кого, как известно, пошли иудейская, христианская и исламская ветви. На поездку, доказав её важность, получил безвозмездную помощь какого-то американского фонда, и не надо потом, что меня тогда изумило, отчитываться перед Фондом: коль скоро человек увлечён темой, то ни на что другое он деньги тратить не будет, и ему верят, тут без обмана – такая вот непонятная нам западная наивность.
«И поговоришь с ним о Коране», — сын знает: пишу о пророке.
Переплетение интересов: молодой американец-армянин изучает турецкий, чтобы понять (домысливаю) судьбу сородичей, которые оказались в Америке, да ещё занялся исламом + поживёт у московского азербайджанца, общаясь с ним на русском и турецком!
Невысокий, смуглый, без суеты и спешки, открытое доброе и доверчивое лицо, похож, в отличие от меня, на кавказца (мой облик за более чем полвека жизни в России ассимилировался), говорит тихим голосом, не сразу находя нужное слово, при этом вопрошающе смотрит на собеседника – не совершил ли какую ошибку? Слушает внимательно, это от вежливости, заинтересованно, а это – дабы никакая не возникла преграда на пути к взаимопониманию, от одной души – к душе другой.
«Око за око, да всякий раз не то»
Естественно, что привлекает он меня, прежде всего, как племянник Уильяма Сарояна, завожу речь о нём, но тотчас понимаю, что творчество родного дяди, который умер, когда он был подростком, не очень-то его занимает, а напоминание о родстве даже раздражает, но я всё-таки – ведь косвенно в связи с работой над «Доктором N» маячат трагические события чудовищной резни 1915 года, погнавшей турецких армян в Европу, оттуда в Америку, к тому же горит-разгорается ныне армяно-азербайджанская война из-за Нагорного Карабаха, рассказываю (чувствуя нутром, что он рассматривает наши кровопролитные проблемы как… дикость), как его дядя, будучи подростком и гордый, что он отныне американец, в далекой Калифорнии взобрался на телефонный столб, чтобы узреть легендарного Андраника, выходящего из вагона. У того старомодные усы на армянский манер, совсем седые. И когда его, встреченного восторженными земляками, как героя, увезли в кадиллаке, в душе подростка Уильяма (Марк слышал об этом впервые) заговорил доселе дремавший «я»: «Не забывай, Уильям, что ты армянин!» Но бодрствовал и американец: «К черту, к черту, я не армянин, я — американец!» Потом примирил в себе обоих: он и тот, но он и другой. А много позже поймет, – читаю Марку сочинение его дяди: Что ж, турки убивали армян, Андраник убивал турок, простых, добродушных, обыкновенных турок, не уничтожив ни одного настоящего преступника, потому что все истинные преступники держались от поля боя подальше. Око за око, да только всякий раз не то, чье нужно… Ненавидеть турка – это все равно, что ненавидеть армянина, ведь что армянин, что турок — тот же по сути человек.
«Доколе быть врагами друг другу?»
Марк замечает: «Да, согласен, какая разница, кто ты. Разве от этого уймётся хоть ненамного, – выражаю суть сказанного им в русле собственных переживаний, – боль и скорбь смертных?»
И произнёс на английском фразу, пытаясь перевести, я уловил смысл: «Доколе человекам быть врагами друг другу?»
– Звучит, – заметил я, – как строка из стихотворения.
— Английский мой первый язык.
– Какой второй?
– Все, на которых плохо говорю.
«Коньяк, лаваш, сыр, бастурма, зелень»
Узнал, что в Армении он не был, но представляет её по красочным картинам Сарьяна.
Решил устроить Марку экскурсию по Переделкино, заглянул на обратном пути в Дом творчества и – навстречу нам трое армянских писателей, лицо одного знакомо, имени не помню. Сдержанно, показалось, поздоровались со мной, а я им сюрприз:
– Познакомьтесь, Сароян.
– Сароян?!
– Мой гость, – говорю им, — родной племянник Уильяма Сарояна! — Противно, что бахвалюсь, а Марку приятно, что его появление вызвало восторг у сородичей, тут же наперебой с расспросами на армянском, обнимают, трогают, чуть ли не ощупывают, не чудо ли, что в подмосковном Переделкино, точно с неба свалился, Сароян. Марк что-то говорит, а они: «Нет, нет, никак невозможно, чтобы вы не зашли к нам», – с почтением берут его под руку и ведут, естественно, меня тоже, к себе.
А там – в тесноте, как говорится, да не в обиде, – появляется на столике коньяк армянский, «настоящий», – Марку говорят, а он не понимает, что значит настоящий, лаваш, сыр, бастурма, зелень…
Уже все навеселе, у Марка речь течёт плавно, без запинки, точно развязался язык. Потом пели, я вспомнил песни из Комитаса, Саят-Нова, очень мне с детства нравилась хватающая за душу минорной мелодичностью ария Ануш из оперы Тиграняна.
«Ты, – повторяет их слова, — можешь мне в кофе яд подсыпать!»
…Пошли провожать нас, по пути встретил соседа – гроссмейстера Геллера, он вышел глотнуть свежего воздуха, его мучила астма… Я как-то рассказывал ему, что одержал над ним победу в пик его славы – в МГУ, сеансе одновременной игры на дюжине досок со студентами. Глянул на меня недоверчиво, а потом и вовсе усомнился, когда я сказал, что он взял проигрышный ход обратно – «Быть этого не может!» – и партия в итоге завершилась вничью (у меня хранится запись).
Пошли с Геллером, Марка оставил с армянскими писателями, шли впереди нас, – пусть вдоволь поговорят… Расстались у нашей калитки, а потом замечаю, что Марк расстроен: – Что случилось? – спрашиваю его. Повёл плечами, ничего, дескать, особенного… А потом, пред тем, как идти спать, решился-таки поделиться:
– Знаешь, – мы уже на «ты», – что сказали мне сородичи? – Сделал паузу, а я молчу, жду. – Сказали:«Ты не очень-то доверяй тюрку! – «азербайджанец» по-армянски «тюрк», «турк», «турок». – Они ведь варвары!» И чтобы я был осторожным («еhtiyаtli ol»), «что ты, – повторяет их слова, — можешь мне в кофе яд подсыпать!» На лице у него усмешка от нелепости сказанного, неловкости за земляков, что им в голову могло взбрести такое.
«Задело, точно мою бабушку оскорбили»
– Не расстраивайся, – сказал, тут же добавив, чтобы хоть как-то уравновесить его переживания:
– Узнай мои земляки, что у меня жил армянин, тоже б укорили!..
– Не представлял, что так укоренилась вражда друг к другу!
Проговорили с Марком до утра, разве теперь уснёшь? А потом коснулись секты в ташкентском кишлаке, и я признался Марку, пожалуй, впервые, до этого ни с кем об этом не говорил, что побудило меня взяться за повествование о пророке, исламе как части человеческой цивилизации, – в самом начале карабахского конфликта каждая сторона пыталась заручиться поддержкой Москвы, и в прессе замелькал тезис, государство-то русское, что, де, «отсталые мусульмане (то бишь азербайджанцы) громят прогрессивных христиан». Задело меня, точно набожную мою бабушку оскорбили, добрую, мудрую, сердечную.
«Его вопрос о вражде этносов не перестаёт звучать: Доколе?»
Вскоре, в апреле 1992 г., получил открытку Марка из Амстердама, крупными буквами кириллицей: «Вспоминаю тебя всегда!..» Чуть позже, узнав, что я еду в США с докладом о карабахском конфликте, Марк приехал в Вашингтон повидаться со мной, и тут же взволнованно проговорил: «Я очень болен». «Ну, так вылечишься». «Нет, боюсь, это наша последняя встреча, у меня болезнь смертельная»; я переполошился, услыхав про спид: «Когда? Где? Как?..» Вздохнул: «В Париже, даже знаю… нет-нет, – тут же, – она, бедняжка, не ведала, что больна…». И с сожалением: «Я так и не успею привести в порядок свои наблюдения об узбекской авраамической секте».
Прошло какое-то время, и получаю телеграмму из Америки, всего лишь фраза: «Марк Сароян скончался». Родители послали скорбную весть всем, кто был в его записной книжке. Я тотчас выразил им телеграммой глубокое соболезнование. Но его вопрос о вражде людей, этносов, верований остаётся без ответа, не перестаёт звучать: Доколе?
Статья отражает точку зрения автора, которая может не совпадать с редакционной Мейдан ТВ.
